— Декан Холмс, вы знакомы с подзащитным?

— Я помню его как блистательного студента. Если мне не изменяет память, он был лучшим выпускником тысяча девятьсот шестьдесят второго года.

— Верно ли, — поинтересовался Уолтерс, — что в феврале тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, а затем в начале тысяча девятьсот шестидесятого на возглавляемом вами факультете произошла серия необъяснимых убийств?

Беннет вскочил на ноги.

— Возражение, ваша честь! Из формулировки вопроса следует, что речь идет об убийстве людей, тогда как на самом деле…

Уолтерс не дал ему договорить. Он с сарказмом повернулся к самому Беннету:

— Ах, так вы тоже знаете об этих убийствах, адвокат?

Судья Новак постучал молотком.

— Джентльмены, мы с вами не на научных дебатах! Прошу вас обоих подойти.

Юристы повиновались. Новак шепотом сказал:

— Уолтерс, что вы пытаетесь доказать?

— Ваша честь, я пытался выявить неблаговидные поступки подсудимого в прошлом, с тем чтобы показать последовательно порочную линию поведения.

— Это все недоказуемо! — возмутился Беннет. — Защита возражает.

Судья вздохнул:

— Я позволю ему продолжить, а после решу, допустимы ли такие улики. Вы можете действовать дальше, мистер Уолтерс.

Беннет покорился и вернулся на свое место, мрачно взглянув на Марка Зильберта.

Прокурор продолжил допрос свидетеля:

— Декан Холмс, вы не могли бы нам рассказать об этих случаях?

Прославленный ученый медленно произнес:

— Речь идет о загадочной смерти подопытных животных, а если конкретнее, то собак. Это произошло в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, в тысяча девятьсот шестидесятом повторилось.

— Был ли обвиняемый в числе студентов, которые проводили опыты над этими животными?

Беннет взорвался:

— Защита возражает! Какое отношение смерть собак имеет к делу доктора Лазаруса?

— Доктор Ландсманн, — успокоил судья, — я пока еще не принял никакого решения и вынесу его, когда дослушаю до конца.

— Декан Холмс, вы не могли бы пояснить, что произошло с собаками в этих двух случаях «убийства из сострадания»?

— Я бы счел такую формулировку некоторым преувеличением.

— Позвольте мне поставить вопрос иначе, сэр, — сказал Уолтерс, стараясь скрыть растущее раздражение собственным свидетелем. — Можно ли сказать, что с точки зрения жертв эти убийства были избавлением от боли?

— Пожалуй.

Уолтерс повернулся к присяжным.

— Дамы и господа, обращаю ваше внимание, что в обоих случаях, когда в стенах Гарварда загадочным образом погибли подопытные собаки, в числе студентов значился мистер Лазарус. Сколько всего животных было таким образом «избавлено от страданий», декан Холмс?

— Не припомню.

Уолтерс сверился с записями.

— Я вам помогу. В первом случае было убито девять животных, во втором — шесть. Удалось ли раскрыть эту загадку?

— Нет, сэр.

— А в последующие годы что-либо подобное случалось?

— Нет, сэр, больше не случалось.

Уолтерс Повернулся К Беннету.

— Свидетель ваш.

Беннета вдруг одолела непонятная робость. Ему уже приходилось допрашивать в суде достаточно грозных личностей, но сейчас предстояло задавать вопросы одному из самых почитаемых им педагогов. Неимоверным усилием воли он напомнил себе, что уже давно не школяр.

— Декан Холмс, вы когда-либо издавали труды по проблемам эвтаназии или читали лекции на эту тему?

— Да. Мои работы изданы в сборнике материалов Первой международной конференции по врачебной этике, а также периодически выходят в тех или иных изданиях, как правило, в сжатом виде.

— Сэр, не могли бы вы определить поточнее: высказывались ли вы в печати или публично относительно так называемого «убийства из сострадания»? Есть ли у вас четкое отношение к этой проблеме, вы за или против эвтаназии?

Зал замер. Холмс с достоинством произнес:

— Я знавал случаи, когда надежды на сохранение жизни не было, а наши возможности облегчить страдания больного оказывались исчерпывающими, и врачи — в том числе мои собственные наставники — «ускоряли» кончину пациента.

В зале поднялся шум. Судья сердито застучал молотком, призывая к порядку.

— Декан Холмс, вы осведомлены о проходящей в обществе дискуссии на тему эвтаназии?

— Вполне.

Как специалист, считаете ли вы правильным принять во внимание мнение церкви?

— Да.

— И вам, вероятно, знакома позиция на сей счет Папы Пия XII?

— Знакома.

— Не могли бы вы пересказать суду, что по этому поводу заявил понтифик?

— Насколько мне известно, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году Его Святейшеству задали вопрос, считает ли он возможным облегчить нестерпимые страдания безнадежного больного морфином или другим болеутоляющим средством, даже если это может представлять угрозу его жизни.

И что он ответил?

— Он сказал «да». Я могу вас точно адресовать к первоисточнику. Эта же точка зрения высказана в Декларации Ватикана по проблеме эвтаназии.

— Иными словами, Папа выступил в поддержку убийства из сострадания?

— Возражение! Возражение! — закричал Уолтерс. — Свидетель не должен строить догадки относительно того, что Папа имел в виду.

— Принимается, — согласился Новак. — Если только доктор Ландсманн не представит нам этой формулировки в печатном виде, присяжным следует не принимать во внимание понятие «убийство из сострадания» применительно к высказыванию Папы Римского. Пожалуйста, продолжайте, доктор Ландсманн.

Теперь Беннет заволновался. Неожиданное заявление понтифика, прежде не замеченного в особо либеральных воззрениях, было одним из его главных козырей. Но его арсенал еще не был исчерпан.

— Последний вопрос, декан Холмс. Если оставить в стороне теорию, вы сами могли бы помочь своему больному умереть?

Воцарилась тишина. Все напряглись, ожидая ответа прославленного медика.

Ответ прозвучал очень тихо:

— Да.

Заключительная реплика Беннета: «Больше вопросов нет» потонула в шуме публики, которую судье пришлось призывать к порядку стуком молотка.

Поднялся Уолтерс.

— Если ваша честь намерены приобщить к делу последние показания свидетеля, я бы хотел спросить у декана Холмса, известны ли ему заявления на эту тему доктора Эдвина Лондона, главного хирурга Соединенных Штатов?